Пол фейерабенд и методы иррационального мышления. П

Сказать, что идеи Поппера и Куна ошибочны - это не значит сказать, что они не могут служить полезными орудиями для анализа науки. Модель нормальной науки Куна точно описывает то, что сейчас делает большинство ученых: отрабатывают детали, решают относительно тривиальные задачи, которые скорее поддерживают, а не бросают вызов превалирующей парадигме. Критерий опровержимости Поппера способен помочь разделить эмпирическую науку и ироническую науку. Но каждый философ, проводя свои идеи слишком далеко, слишком серьезно их воспринимая, оказывается в абсурдной, противоречащей самой себе позиции.

Как скептику избежать превращения в Карла Поп-пера, стучащего кулаком по столу и кричащего, что он - НЕ догматик? Или в Томаса Куна, пытающегося точно передать, что он думает, когда говорит о невозможности истинной связи? Есть только один путь. Нужно объединить - полностью принять - парадокс, противоречие, риторическое излишество. Следует признать скептицизм необходимым, но невозможным занятием. Следует стать Паулем Фейерабендом.

Первой и оказавшейся наиболее влиятельной книгой Фейерабенда является «Против методологии» (Against Method ). Она была опубликована в 1975 году и переведена на 16 языков. Она доказывает, что философия не может обеспечить методологию и вообще разумное для науки, потому что в ней нет разумного для объяснений. Анализируя такие краеугольные камни, как суд над Галилеем в Ватикане и развитие квантовой механики, Фейерабенд хотел показать, что в науке нет логики; ученые создают научные теории и придерживаются их по весьма субъективным и даже иррациональным причинам. В соответствии с Фейера-бендом, ученые могут и должны делать все необходимое для того, чтобы продвигаться вперед. Он суммировал свое антикредо фразой: «Пойдет всё». Однажды Фейерабенд поднял на смех критический рационализм Поппера как «горячий парок над позитивистской чашкой с чаем» 15 . Он соглашался с Куном по многим пунктам, в частности о несоизмеримости научных теорий, но доказывал, что наука редко является такой нормальной, как утверждал Кун. Фейерабенд также обвинял Куна - вполне справедливо - в обходе осложнений, вытекающих из его точки зрения; он замечал, к отчаянию Куна, что социально-политическая модель его научных изменений прекрасно подходит организованной преступности 16 .

Склонность Фейерабенда к позерству привела его к оскорбительным укусам. Однажды он сравнил науку с магией вуду, колдовством и астрологией. Он защищал право религиозных фундаменталистов иметь собственную версию мироздания, которую преподавали бы в школах наравне с теорией эволюции Дарвина 17 . Статья о нем в справочнике «Кто есть кто в Америке» за 1991 год заканчивалась следующей фразой: «Моя жизнь - результат несчастных случаев, а не целей и принципов. Моя интеллектуальная работа составляет лишь незначительную ее часть. Любовь и личное понимание гораздо важнее. Ведущие интеллектуалы и их страсть к объективности убивают эти личные элементы. Они преступники, а не освободители человечества».

Дадаистская риторика Фейерабенда скрывала очень серьезный момент: человеческое стремление искать абсолютные истины, неважно, насколько благородные, часто заканчивается тиранией. Фейерабенд нападал на науку не потому, что искренне верил, что у нее не больше претензий на истину, чем у астрологии. Как раз наоборот. Фейерабенд атаковал науку потому, что понимал - и ужасался - ее силу, ее потенциал в поддержании разнообразия человеческой мысли и культуры. Он возражал против научной точности из моральных и политических, а не гносеологических причин.

В конце книги «Прощание с разумом» (Farewell to Reason 1987) Фейерабенд раскрыл, насколько глубоким был его релятивизм. Он рассматривает положение, которое «привело в ярость многих читателей и разочаровало многих друзей, - отказ осудить даже самый экстремальный фашизм и предположение, что ему следует разрешить процветать». Этот момент был особо болезненным, потому что Фейерабенд служил в немецкой армии во время Второй мировой войны. Фейерабенд доказывал, что обвинять нацизм слишком легко, но именно высокоморальная уверенность в своей правоте и уверенность вообще сделали нацизм возможным.

«Я считаю, что Освенцим - это экстремальная манифестация состояния, которое все еще процветает среди нас. Оно проявляется в отношении к меньшинствам в индустриально развитых демократических странах; в образовании, включая обучение гуманитарной точке зрения, которое большей частью состоит из обращения прекрасных молодых людей в бесцветные и лицемерные копии их учителей; в ядерной угрозе, постоянном Увеличении количества и мощи смертоносного оружия

и готовности некоторых так называемых патриотов к началу войны, в сравнении с которой Холокост кажется ничтожным. Оно показывает себя в уничтожении природы и „примитивных" культур, и никто не думает о тех, для кого жизнь в результате теряет смысл; в огромном тщеславии наших интеллектуалов, их вере в то, что они точно знают, что нужно человечеству, и в их безжалостных усилиях переродить людей в собственное жалкое подобие; в инфантильной мании величия некоторых наших докторов, которые шантажируют своих пациентов страхом, калечат их, а затем преследуют, выставляя огромные счета; в отсутствии чувства у многих так называемых искателей истины, которые систематически мучают животных, изучают их мучения и получают награды за свою жестокость. С моей точки зрения, нет разницы между палачом Освенцима и этими „благодетелями человечества"» 18 .

К тому времени, когда я попытался найти Фейера-бенда (в 1992 году), он уже уволился из Калифорнийского университета в Беркли. Там никто не знал, где он; коллеги Фейерабенда уверяли меня, что мои попытки найти его успехом не увенчаются. В Беркли у него был телефон, позволявший ему звонить другим, но позвонить ему самому было нельзя. Он принимал приглашения на конференции, а потом не появлялся. Он приглашал по почте коллег посетить его, но, когда они приезжали и стучались в дверь его дома в горах, никто не открывал им.

Позднее, просматривая журнал «Айсис», посвященный истории и философии науки, я обнаружил кратенькую рецензию на сборник эссе, написанную Фейе-рабендом. Рецензия показала талант Фейерабенда к остротам. В ответ на клеветническое замечание автора о религии Фейерабенд отвечает: «Молитва не может

оказаться эффективной в сравнении с небесной механикой, но она несомненно держит в руках некоторые секторы экономики» 19 .

Я позвонил редактору «Айсис», чтобы спросить, не знает ли он, как можно связаться с Фейерабендом, и он дал мне адрес в Швейцарии, под Цюрихом. Я послал Фейерабенду льстивое письмо, поясняя, что хотел бы взять у него интервью. К моей радости, он ответил веселым, написанным от руки посланием, заявляя, что не возражает. Он живет в собственном доме в Швейцарии и иногда в доме своей жены в Риме. Фейерабенд дал мне номер телефона в Риме, а также вложил в конверт свою фотографию в переднике перед раковиной с горой грязной посуды. На этом фото он широко улыбается. Как он объяснил, фотография запечатлела его «за любимым занятием - мытьем посуды для моей жены в Риме». В середине октября я получил еще одно письмо от Фейерабенда: «Сообщаю вам, что буду (93 %) в Нью-Йорке с 25 октября по 1 ноября и что мы сможем встретиться для интервью. Я позвоню вам, как только приеду».

В результате я встретился с Фейерабендом в роскошной квартире на Пятой авеню холодным вечером за несколько дней до Хэллоуина. Квартира принадлежала бывшей студентке, которая разумно оставила философию в пользу торговли недвижимостью - и, очевидно, добилась некоторого успеха. Она встретила меня и проводила в кухню, где сидел Фейерабенд со стаканом красного вина. Он поднялся и, стоя несколько согнувшись, словно у него болела спина, поздоровался со мной. И только тогда я вспомнил, что Фейерабенд получил ранение в спину во время Второй мировой войны и был инвалидом.

Энергией и квадратным лицом Фейерабенд напоминал гнома. Во время нашей беседы он декламировал,

ухмылялся, говорил вкрадчиво и шептал - в зависимости от точки зрения или темы - и одновременно размахивал руками, подобно дирижеру. Самоуничижение добавляло остроты его высокомерию. Он называл себя ленивым и болтуном. Когда я спросил о его позиции по какому-то вопросу, он сморщился.

Нет у меня никакой позиции! - сказал он. - Если у тебя есть позиция, то она всегда оказывается спря танной внутри. - И он изобразил работу невидимой отвертки, будто бы завинчивающей позицию внутрь. - У меня есть мнения, которые я энергично защищаю, а затем я понимаю, насколько они глупы, и отказыва юсь от них.

За этой сценой со снисходительной улыбкой наблюдала жена Фейерабенда, Грация Боррини (Grazia Borrini ), итальянский физик, которая была настолько спокойна, насколько Фейерабенд казался маниакальным. Боррини была студенткой Фейерабенда в Беркли в 1983 году, когда хотела получить второе высшее образование по специальности здравоохранение. Они поженились шесть лет спустя. Боррини иногда вступала в разговор, например, когда я спросил, почему Фейерабенд считает, что ученых приводит в ярость то, что он пишет.

Понятия не имею, - ответил он, изображая свя тую невинность. - А что, в самом деле?

Боррини вставила, что она пришла в ярость, впервые услышав про идеи Фейерабенда от другого физика.

Некто забирал у меня ключи от Вселенной, - по яснила она. И только после того, как она сама прочита ла его книги, она поняла, что взгляды Фейерабенда го раздо тоньше и хитрее, чем заявляют его критики. - Вот о чем вам следует написать, мне кажется, - сказа ла мне Боррини, - о великом непонимании.

О, перестань, он же не мой пресс-атташе, - сказал Фейерабенд.

Как и Поппер, Фейерабенд родился и вырос в Вене. В ранней юности обучался актерскому мастерству и пению. Тогда же увлекся наукой - после того, как походил на лекции одного астронома. Фейерабенд не считал два своих увлечения несовместимыми и представлял себя одновременно оперным певцом и астрономом.

Днем я практиковался в пении, вечерами играл на сцене, а поздно ночью смотрел на звезды, - сказал он.

Затем началась война. Германия оккупировала Австрию в 1938 году, а в 1942 восемнадцатилетний Фейерабенд поступил в офицерскую школу. Хотя он надеялся, что его обучение не закончится до окончания войны, он оказался во главе 3000 солдат на русском фронте. В 1945 году, сражаясь против русских (а фактически отступая), он был ранен в спину.

Мне было не встать, - вспоминал Фейерабенд, - и я до сих пор помню, что тогда думал: «Значит, буду ездить вдоль книжных стеллажей на инвалидной ко ляске». Я был очень счастлив.

Постепенно к нему вернулась способность ходить, хотя только с палочкой. После войны он возобновил учебу в Венском университете и переключился с физики на историю; она ему надоела, он вернулся в физику, ему снова надоело, и в конце концов он остановился на философии. Его талант выдвигать абсурдные положения при помощи одной сообразительности привел его к мысли, что риторика, а не истина является самым главным для победы в споре.

Истина сама по себе - это риторический термин, - заявил Фейерабенд. Выпятив вперед подбородок, он произнес нараспев: - «Я ищу истину». Да, Поппер был великим человеком.

Фейерабенд учился у Поппера в Лондонской школе экономики в 1952-1953 годах, там же он встретил и Лакатоса, еще одного великого студента Поппера. Именно Лакатос много лет спустя надоумил Фейерабенда написать «Против методологии».

Он был моим лучшим другом, - сказал Фейера бенд о Лакатосе.

Фейерабенд преподавал в Бристольском университете до 1959 года, а затем переехал в Беркли, где познакомился с Куном.

Как и Кун, Фейерабенд отрицал, что был антинаучен. А заявлял он в первую очередь то, что никаких научных методов не существует.

Вот как обстоит дело в науке, - сказал Фейера бенд. - У вас есть кое-какие идеи, которые срабатыва ют, а затем возникает новая ситуация, и вы пробуете что-то еще. Это оппортунизм. Вам нужна коробка с ин струментом, причем там должен лежать самый разно образный инструмент. А не только молоток, гвозди и больше ничего.

Именно это он и имел в виду своей сильно раскритикованной фразой «пойдет все» (а не то, что обычно думали: одна научная теория не хуже другой). Ограничение науки частной методологией - даже такой свободно определяемой, как схема опровержимости Поп-пера или тип нормальной науки Куна, - разрушит ее, говорил Фейерабенд.

Фейерабенд также возражал против заявления, что наука выше других типов знаний. Его особенно разъярила тенденция западных государств навязывать людям против их воли продукты науки - будь то теория эволюции, атомные заводы или гигантские ускорители частиц.

Церковь отделена от государства, - жаловался он, - а наука - нет!

Наука «дает захватывающие рассказы о Вселенной, о ее составляющих и развитии, о том, как возникла жизнь и все такое прочее», говорил Фейерабенд. Но донаучные «составители мифов» - певцы, придворные шуты и барды, - подчеркнул он, сами зарабатывали себе на жизнь, в то время как современных ученых содержат налогоплательщики.

Если он не против науки, спросил я, то что он имел в виду в своем заявлении в справочнике «Кто есть кто» о том, что все интеллектуалы - преступники?

Я долго так думал, - ответил Фейерабенд, - но в прошлом году я это вычеркнул, потому что есть мно го хороших интеллектуалов. - Он повернулся к своей жене. - Я имею в виду, что ты - интеллектуал.

Нет, я физик, - твердо ответила она. Фейерабенд пожал плечами.

Что означает слово «интеллектуал»? Оно отно сится к людям, которые думают над вещами дольше других. Но многие из них просто убивают других, заяв ляя: «Мы это выяснили».

Фейерабенд отметил, что многие индустриально неразвитые страны прекрасно обошлись без науки. Африканские бушмены «процветают в условиях, где любой западный человек умрет через несколько дней», сказал он.

Теперь можно утверждать, что люди в нашем об ществе живут гораздо дольше, но вопрос в том, каково качество жизни, а этот вопрос не решен.

Но разве Фейерабенд не понимает, как подобное заявление может раздражать большинство ученых? Даже если бушмены счастливы, они неграмотны, и разве знание не лучше незнания?

А что такого великого в знании? - ответил Фейер абенд. - Бушмены хорошо относятся друг к другу. Они не убивают друг друга.

По заявлению Фейерабенда, люди имеют полное право отказаться от науки, если им так хочется.

Он имеет в виду, что у христианских фундаменталистов также было право обучать в школах креационизму наряду с теорией эволюции?

Я думаю, что «правое» дело - вопрос очень хит рый, - ответил Фейерабенд, - потому что если у кого- то есть право, то они могут стукнуть кого-то этим пра вом по голове.

Он замолчал. В идеале, сказал он потом, детям нужно представлять как можно больше различных типов мышления, чтобы они могли свободно выбирать между ними. Он заерзал на стуле. Улучив удобный момент, я заметил, что он на самом деле не ответил на мой вопрос о креационизме. Фейерабенд нахмурился.

Это конченое дело. Оно меня не особо интересует. Фундаментализм - это не есть старая богатая христи анская традиция.

Но американские фундаменталисты очень сильны, настаивал я, и они используют вещи, которые он говорит, чтобы атаковать теорию эволюции.

Науку использовали, чтобы сказать, что некото рые люди имеют низкий коэффициент интеллектуаль ных способностей, - ответил он резко. - Так что все

используется различными способами. Наука - чтобы атаковать разные типы других людей.

Но разве преподавателям не следует указывать, что научные теории отличаются от религиозных ми фов? - спросил я.

Конечно. Я сказал бы, что наука сегодня очень популярна, - ответил он. - Но затем следует дать и другой стороне представить как можно больше доказа тельств, потому что другой стороне всегда дают на это мало времени.

В любом случае, так называемые слаборазвитые народы часто знают гораздо больше об окружающей среде, например о местных растениях, чем так называемые эксперты.

Так что говорить, что эти люди необразованны - это просто... необразованность!

Я выпалил свой самоопровергающий вопрос: разве нет ничего противоречивого в том, каким образом он использовал методику западного рационализма, чтобы атаковать западный рационализм? Фейерабенд не заглотил наживку.

Ну, они просто инструменты, а инструменты мож но использовать так, как считаешь нужным, - мягко сказал он. - Они не могут обвинять меня в том, что я их использую.

Фейерабенд казался скучным, отвлекающимся. Хотя он не признавался в этом, мне показалось, что он устал быть радикальным релятивистом, защищая различные системы веры, существующие в мире, - астрологию, креационизм, даже фашизм! - от быка-рационализма.

Однако глаза Фейерабенда снова заблестели, когда он заговорил о книге, над которой работал. Предварительно она была названа «Покорение излишества»

(The Conquest of Abundance ) и направлялась против человеческой страсти к редукционизму.

Все людские предприятия, - пояснил Фейер- абенд, - пытаются уменьшить естественное разнообра зие или «излишество», присущее реальности. Прежде всего, сама система восприятия разбивает это излише ство - или мы не смогли бы выжить.

Религия, наука, политика и философия представляют наши попытки еще больше сжать реальность. Конечно, эти попытки покорить излишество просто создают новые излишества и новые сложности.

В политических войнах погибло много людей. Я имею в виду, что определенные мнения кое-кому не нравятся.

Как я понял, Фейерабенд говорит о нашем поиске Ответа, теории, которая отметет все остальные.

Но, по Фейерабенду, Ответ навсегда останется - должен остаться - за пределами, которые мы можем достичь. Он насмехался над верой некоторых ученых в то, что они когда-нибудь смогут охватить реальность в единой теории, объясняющей всё.

Пусть верят, если это приносит им радость. Пусть говорят об этом. «Мы коснулись бесконечного!» А не которые утверждают - голос его стал унылым - «Да- да, он говорит, что коснулся бесконечности». А некото рые говорят - взволнованным голосом - «Да, да! Он говорит, что коснулся бесконечности!» Но заявлять де тям в школе: «Вот истина» - это уже слишком.

Любое описание реальности обязательно является неподходящим, утверждал Фейерабенд.

Вы думаете, что этот мотылек-поденка, это ни чтожество человек - в соответствии с современной ко смологией - может всё понять? Мне подобное ка жется сумасшествием! Это не может быть правдой!

Они выяснили одну частную реакцию на свои действия, и эта реакция дает вот такую Вселенную, а реальность, которая стоит за описанной, просто смеется: «Ха-ха! Они думают, что нашли меня!»

Философ Дионисий Ареопагит, сказал Фейерабенд, доказывал, что прямо увидеть Бога - это означает не увидеть ничего.

Вот это для меня имеет смысл. Не могу объяснить почему. Это огромное, из чего все пришло, а у тебя нет возможностей. Язык возник от того, что ты имеешь де ло с вещами, стульями, несколькими инструментами. И на этой крохотной Земле! - Фейерабенд замолчал, словно растворился в восторженном состоянии. - Вы знаете, что Бог - это эманация? И они спускаются вниз и становятся все более и более материальными. И в конце, в самом конце последней эманации можно увидеть маленький след и догадаться, что это такое.

Удивленный этим взрывом, я спросил у Фейерабен-да, религиозен ли он.

Не уверен, - ответил он. Его воспитывали как ка толика, затем он стал воинствующим атеистом. - А те перь моя философия приняла совсем другую форму. Не может так быть, что Вселенная - бах! - и развива ется. Нелепость какая-то.

Конечно, многие ученые и философы спорили, что незачем рассуждать о смысле или цели Вселенной.

Но люди-то спрашивают, так почему бы и нет? Пусть все это войдет в книгу и будет представлено как теория излишества, но написание займет у меня много времени.

Когда я собрался уходить, Фейерабенд поинтересовался, как прошла вечеринка по поводу дня рождения моей жены. (Я сказал Фейерабенду о дне рождения жены, когда договаривался о встрече.)

Отлично, - ответил я.

Вы не отдаляетесь друг от друга? - не унимался Фейерабенд, пронзая меня взглядом. - Это не послед ний день рождения, который вы празднуете вместе?

Почему он должен быть последним? - в ужасе уставилась на него Боррини.

Я не знаю! - воскликнул Фейерабенд сдаваясь. - Потому что так бывает! - Затем он повернулся ко мне. - Вы давно женаты?

Три года.

А, только самое начало. Все плохое еще впереди. Просто подождите лет десять.

Да, сейчас вы говорите как настоящий философ, - заметил я.

Фейерабенд засмеялся. Он признался, что трижды женился и разводился, перед тем как познакомиться с Боррини.

Теперь я впервые счастлив, что женат.

Я сказал, что слышал о том, что его женитьба на Боррини сделала его более покладистым.

Ну, тут две причины, - ответил Фейерабенд. - Когда стареешь, у тебя просто нет энергии не быть по кладистым. Да и она сама сыграла немалую роль.

Он широко улыбнулся жене, она улыбнулась в ответ.

Повернувшись к Боррини, я напомнил о фотографии ее мужа рядом с горой немытой посуды и его приписку о том, что выполнение этой обязанности теперь является самым важным делом его жизни.

Боррини хмыкнула.

Раз в сто лет, - заметила она.

Что ты хочешь этим сказать? Какое «раз в сто лет»? - закричал Фейерабенд. - Я каждый день мою посуду!

Раз в сто лет, - твердо повторила Боррини.

Я решил поверить физику, а не релятивисту.

Чуть больше чем через год после моей встречи с Фей-ерабендом «Нью-Йорк Тайме» сообщила, что «философ антинауки» умер от опухоли мозга 20 . Я позвонил Боррини в Цюрих, чтобы выразить свои соболезнования и, разумеется, чтобы удовлетворить элементарное журналистское любопытство. Она была рассеянна. Это случилось так быстро. Пауль жаловался на головные боли, а затем, через несколько месяцев... Собравшись с силами, она гордо заявила мне, что Фейерабенд работал до последнего дня. Как раз перед смертью он закончил пробный вариант автобиографии. (Книга с типичным названием, которое мог придумать только Фейерабенд, - «Убивая время» (Killing Time ) - была опубликована в 1995 году. На страницах, которые Фейерабенд писал в последние дни жизни, он сделал вывод, что любовь - это все, что имеет значение в жизни 21 .)

А что там с книгой об излишествах? - спросил я.

У Пауля не нашлось времени ее закончить, - от ветила Боррини.

Вспоминая, как Фейерабенд разносил врачей, я не смог удержаться, чтобы не спросить, обращался ли ее муж к врачам по поводу своей опухоли. Конечно, ответила она. Он «абсолютно не сомневался» в диагнозе, поставленном врачами, и был готов пройти любой курс лечения, рекомендованный ими. Просто опухоль обнаружили слишком поздно, чтобы что-то сделать.

Пол (Пауль) Фейерабенд – американский философ австрийского происхождения, создатель направления в современной философии науки, получившего название «методологический анархизм». Ранний период его творчества характеризуется философской позицией, довольно близкой философии Поппера. Как и Поппер, он критикует дедуктивный кумулятивизм, переводимость языка одной теории в язык другой. Фейерабенд выделяет два основных принципа дедуктивного кумулятивизма: 1) принцип дедуцируемости , утверждающий, что более ранняя теория может быть дедуктивно выведена из более поздней теории, 2) принцип инвариантности значения , согласно которому значения выражений более ранней теории сохраняются в языке более поздней теории.

Критикуя первое положение дедуктивного кумулятивизма, Поппер отмечает, что из этого принципа должна следовать совместимость более ранней и более поздней теории, в то время как в реальной истории науки теории могут быть несовместимыми. Например, в физике Аристотеля существовала так называемая теория импетуса – остаточной силы, продолжающей действовать на тело после броска. Именно эта сила обеспечивает движение тела после броска. В физике Галилея-Ньютона, пришедшей на смену физике Аристотеля, после броска на тело сила не действует, и тело продолжает свое движение по инерции. Итак, в физике Аристотеля доказуемо утверждение: «На тело после броска действует сила». В физике Ньютона доказуемо противоположное утверждение: «На тело после броска не действует сила». Эти два положения взаимно отрицают друг друга, делая содержащие их теории несовместимыми. Но несовместимые теории не могут быть дедуктивно выведены друг из друга. Заметим, правда, что если посмотреть на эту проблему глубже, то разница окажется не столь непереходимой, как это представляет Фейерабенд. Дело в том, что в физике Аристотеля сила пропорциональна скорости, а в физике Ньютона – ускорению. Поэтому здесь одним словом «сила» называются две разные вещи. Если же обозначить их разными терминами, например, аристотелевскую силу – как «А-силу», ньютоновскую – как «Н-силу», то, точнее говоря, следует сказать, что в физике Аристотеля доказуемо положение «На тело после броска действует А-сила», а в физике Ньютона – положение «На тело после броска не действует Н-сила». При таком уточнении эти два положения перестают быть несовместимыми. Более того, первое утверждение может быть сохранено и в физике Ньютона, если А-силу перевести в этой физике как Н-импульс (ньютоновский импульс). Тогда одновременно верно, что после броска у тела есть Н-импульс и нет Н-силы – оба положения оказываются совместимыми. Хотя, конечно, они совмещаются не столь просто, как это предполагалось дедуктивным кумулятивизмом.

Возражая второму принципу – принципу инвариантности значения, - Фейрабенд утверждает, что значение термина по большому счету является функцией всей теории в целом, поэтому смена теории должна будет повести и к смене значений всех ее выражений. Например, один и тот же процесс, несение чемодана, будет означать с точки зрения физики Аристотеля, преодоление стремления чемодана к своему естественному месту, находящемуся в центре Земли. В физике Ньютона это преодоление силы гравитационного взаимодействия между чемоданом и Землей. Наконец, в общей теории относительности Эйнштейна несение чемодана представляет собой преодоление искривления пространства-времени вблизи поверхности Земли. Фейерабенд склонен рассматривать все эти смыслы одного процесса как совершенно различные, не соотносимые друг с другом. Заметим и здесь, что возможно согласование всех этих смыслов, выставляющих их как разное представление одного и того же. Например, естественным местом чемодана в физике Ньютона можно считать его состояние с минимальной потенциальной энергией, которое как раз достигается по направлению действия силы гравитационного взаимодействия. В общей теории относительности понятие силы также не исчезает, но лишь оказывается проявлением искривления пространства-времени.

Фейерабенд, как мы видим, склонен заострять разного рода формулировки, доводить их до крайности и парадоксальности. Постепенно его философия развивается, становится более самостоятельной и приобретает своеобразный характер, во многом знаменующий итог развития постпозитивизма. Наиболее парадоксальным кажется здесь его знаменитый принцип «anything goes» («все пойдет»), «принцип вседозволенности», окончательно отвергающий идею критерия демаркации и утверждающий, что научное знание по большому счету ничем принципиально не отличается от ненаучного. Наука – та же религия, но по-своему обставленная, со своей догматикой и нетерпимостью к иному, своей претензией на власть со стороны касты ученых. Фейерабенд даже призывает отделить науку от государства, как это когда-то было сделано с религией.

Порою такая позиция американского философа преподносится слишком упрощенно, к чему, возможно, неоднократно подавал повод и сам Фейерабенд. Нам бы хотелось отметить здесь очень важный положительный смысл позиции методологического анархизма, о котором, к сожалению, не всегда упоминается в учебниках.

В рамках философии «методологического анархизма» Фейерабенд возвращает в философию науки ту замечательную идею, что наука никогда не может быть познана до конца, и никогда ни одна модель науки не в состоянии исчерпать живую, развивающуюся науку. А это значит, что любой научный метод, любая модель научного знания всегда обнаружит какую-то свою ограниченность, за пределами которой эти метод и модель окажутся противоречащими науке. У каждого метода и модели есть как бы свой интервал моделируемости, о чем мы уже писали выше в главе, посвященной методу моделирования. Модель адекватна только в рамках этого интервала и перестает быть таковой вне его пределов. Следовательно, все модели науки условно научны – они научны только при условии интервала моделируемости. Сами по себе модели науки вообще лежат по ту сторону науки и ненауки. Следовательно, необходимо еще нечто, что позволит их сделать научными. Таким нечто является «движение целого», которое может ощутить только живой ученый и который только в состоянии определить, адекватна та или иная модель этому целому в данный момент и в данных условиях, или нет. Наука есть форма целокупной Жизни, и только эта целостная жизнь, разделяясь внутри себя на живого ученого и живое знание, способна произвести Науку. Фейерабенд возвращает нам чувство мистической бесконечности научного знания и научной деятельности, что как поднимает науку до высот Жизни, так и сополагает ее с другими формами мистицизма, в том числе снижая ее до недостатков всякой человеческой мифологии.

Пытаясь последовательно провести свою позицию, Фейерабенд один за другим рассматривает все модели науки и пытается показать их интервал немоделируемости , т.е. найти такую систему условий, при которой модель перестает быть таковой. Это можно сделать либо показав противоречия модели, либо применимость альтернативной модели. В этом метод анархизма вполне напоминает тотальный методологический скептицизм. На каждый тезис он ищет свой антитезис.

Установке ученого сохранять и развивать одну теорию Фейерабенд противопоставляет принцип пролиферации научных теорий, выражаемый в призыве умножать все более разные теории. В истории науки находил свое оправдание и этот принцип. Например, во времена развития квантовой механики новые теории были настолько отличными от идей классической физики, что Нильс Бор в качестве одного из критериев новых теорий выдвигал их «достаточную безумность». Кроме того, более разнообразный спектр теорий может позволить быстрее выбрать из них наиболее адекватную для описания фактов.

Принципу фальсифицируемости Поппера Фейерабенд противопоставляет «принцип прочности (консервации)», требующий от ученого разрабатывать теорию, не обращая внимание на трудности, которые она встречает. Часто ученые проявляют большое упорство в отстаивании своих теорий, несмотря на давление критики, и порою в итоге такая установка позволяет сохранить еще «ранимые» ростки нового знания, обнаруживающего свою устойчивость к контрпримерам только на достаточно зрелой стадии своего развития. Чтобы вырастить крепкое дерево, нужно вначале сохранить его слабое семечко.

Критикуя позицию Куна, Фейерабенд возражает против его абсолютного разделения нормальной науки и научной революции. С его точки зрения, элементы этих двух состояний научного знания постоянно присутствуют в его эволюции.

Возражая стереотипу разделения обыденного языка и языка науки, Фейерабенд предлагает взглянуть на обыденный язык как на некоторую своеобразную теорию, которая также может быть преодолена некоторой последующей теорией. До некоторой степени этот процесс, по-видимому, совершается в эволюции самого обыденного языка, который все более ассимилирует различные теоретические конструкции.

Не всегда верно и отношение несовместимости между научными теориями. Несовместимость – это вид отношения между теориями, в то же время теории могут быть настолько различными, что может теряться вообще какое-либо отношение между ними, как между различными парадигмами в философии науки Куна. А несоизмеримые, несравнимые, теории совместимы – так еще с одной стороны Фейерабенд возражает Попперу, подвергая сомнению отношение фальсификации.

Индукции можно противопоставить принцип, называемый Фейерабендом «контриндукцией». Он выражается в требовании разрабатывать гипотезы, несовместимые с твердо установленными фактами и хорошо обоснованными теориями. Что же, нужно, по-видимому, признать, что и такого рода установка ученого может быть плодотворной, если старые теории и факты слишком догматизируются и тормозят возникновение нового знания.

Многие философы науки, например Поппер, отрицательно относились к использованию так называемых гипотез ad hoc («по случаю»), т.е. гипотез, временно созданных для объяснения только некоторого частного случая и обладающих очень узким объяснительным и предсказательным потенциалом за пределами этого случая. Фейерабенд находит оправдание и этой методологии, не без оснований утверждая, что любая новая теория начинается в форме различных гипотез ad hoc, которые лишь впоследствии могут быть заменены более основательными проектами.

В конечном итоге, утверждает Фейерабенд, все может внести свой вклад в развитие науки как одной из форм культуры, в том числе даже ложь и обман могли играть здесь свою положительную роль. «Anything goes» - «все пойдет» в горнило жизни, все может послужить топливом для нее. И здесь у Фейерабенда звучит уже оттенок размывания всех границ, потери всякой определенности. Разверзается бездна хаоса и небытия. Фейерабенд начинает отрицать саму возможность истинного познания, и феномен науки теряет свой смысл. Постпозитивизм исчерпывает себя своим собственным отрицанием – если нет науки, то не нужна и ее философия, в том числе философия постпозитивизма.

Пол (Пауль) Фейерабенд – американский философ австрийского происхождения, создатель направления в современной философии науки, получившего название «методологический анархизм». Ранний период его творчества характеризуется философской позицией, довольно близкой философии Поппера. Как и Поппер, он критикует дедуктивный кумулятивизм, переводимость языка одной теории в язык другой. Фейерабенд выделяет два основных принципа дедуктивного кумулятивизма: 1) принцип дедуцируемости, утверждающий, что более ранняя теория может быть дедуктивно выведена из более поздней теории, 2) принцип инвариантности значения, согласно которому значения выражений более ранней теории сохраняются в языке более поздней теории.

Критикуя первое положение дедуктивного кумулятивизма, Поппер отмечает, что из этого принципа должна следовать совместимость более ранней и более поздней теории, в то время как в реальной истории науки теории могут быть несовместимыми. Например, в физике Аристотеля существовала так называемая теория импетуса – остаточной силы, продолжающей действовать на тело после броска. Именно эта сила обеспечивает движение тела после броска. В физике Галилея-Ньютона, пришедшей на смену физике Аристотеля, после броска на тело сила не действует, и тело продолжает свое движение по инерции. Итак, в физике Аристотеля доказуемо утверждение: «На тело после броска действует сила». В физике Ньютона доказуемо противоположное утверждение: «На тело после броска не действует сила». Эти два положения взаимно отрицают друг друга, делая содержащие их теории несовместимыми. Но несовместимые теории не могут быть дедуктивно выведены друг из друга. Заметим, правда, что если посмотреть на эту проблему глубже, то разница окажется не столь непереходимой, как это представляет Фейерабенд. Дело в том, что в физике Аристотеля сила пропорциональна скорости, а в физике Ньютона – ускорению. Поэтому здесь одним словом «сила» называются две разные вещи. Если же обозначить их разными терминами, например, аристотелевскую силу – как «А-силу», ньютоновскую – как «Н-силу», то, точнее говоря, следует сказать, что в физике Аристотеля доказуемо положение «На тело после броска действует А-сила», а в физике Ньютона – положение «На тело после броска не действует Н-сила». При таком уточнении эти два положения перестают быть несовместимыми. Более того, первое утверждение может быть сохранено и в физике Ньютона, если А-силу перевести в этой физике как Н-импульс (ньютоновский импульс). Тогда одновременно верно, что после броска у тела есть Н-импульс и нет Н-силы – оба положения оказываются совместимыми. Хотя, конечно, они совмещаются не столь просто, как это предполагалось дедуктивным кумулятивизмом.

Возражая второму принципу – принципу инвариантности значения, - Фейрабенд утверждает, что значение термина по большому счету является функцией всей теории в целом, поэтому смена теории должна будет повести и к смене значений всех ее выражений. Например, один и тот же процесс, несение чемодана, будет означать с точки зрения физики Аристотеля, преодоление стремления чемодана к своему естественному месту, находящемуся в центре Земли. В физике Ньютона это преодоление силы гравитационного взаимодействия между чемоданом и Землей. Наконец, в общей теории относительности Эйнштейна несение чемодана представляет собой преодоление искривления пространства-времени вблизи поверхности Земли. Фейерабенд склонен рассматривать все эти смыслы одного процесса как совершенно различные, не соотносимые друг с другом. Заметим и здесь, что возможно согласование всех этих смыслов, выставляющих их как разное представление одного и того же. Например, естественным местом чемодана в физике Ньютона можно считать его состояние с минимальной потенциальной энергией, которое как раз достигается по направлению действия силы гравитационного взаимодействия. В общей теории относительности понятие силы также не исчезает, но лишь оказывается проявлением искривления пространства-времени.

Фейерабенд, как мы видим, склонен заострять разного рода формулировки, доводить их до крайности и парадоксальности. Постепенно его философия развивается, становится более самостоятельной и приобретает своеобразный характер, во многом знаменующий итог развития постпозитивизма. Наиболее парадоксальным кажется здесь его знаменитый принцип «anything goes» («все пойдет»), «принцип вседозволенности», окончательно отвергающий идею критерия демаркации и утверждающий, что научное знание по большому счету ничем принципиально не отличается от ненаучного. Наука – та же религия, но по-своему обставленная, со своей догматикой и нетерпимостью к иному, своей претензией на власть со стороны касты ученых. Фейерабенд даже призывает отделить науку от государства, как это когда-то было сделано с религией.

Порою такая позиция американского философа преподносится слишком упрощенно, к чему, возможно, неоднократно подавал повод и сам Фейерабенд. Нам бы хотелось отметить здесь очень важный положительный смысл позиции методологического анархизма, о котором, к сожалению, не всегда упоминается в учебниках.

В рамках философии «методологического анархизма» Фейерабенд возвращает в философию науки ту замечательную идею, что наука никогда не может быть познана до конца, и никогда ни одна модель науки не в состоянии исчерпать живую, развивающуюся науку. А это значит, что любой научный метод, любая модель научного знания всегда обнаружит какую-то свою ограниченность, за пределами которой эти метод и модель окажутся противоречащими науке. У каждого метода и модели есть как бы свой интервал моделируемости, о чем мы уже писали выше в главе, посвященной методу моделирования. Модель адекватна только в рамках этого интервала и перестает быть таковой вне его пределов. Следовательно, все модели науки условно научны – они научны только при условии интервала моделируемости. Сами по себе модели науки вообще лежат по ту сторону науки и ненауки. Следовательно, необходимо еще нечто, что позволит их сделать научными. Таким нечто является «движение целого», которое может ощутить только живой ученый и который только в состоянии определить, адекватна та или иная модель этому целому в данный момент и в данных условиях, или нет. Наука есть форма целокупной Жизни, и только эта целостная жизнь, разделяясь внутри себя на живого ученого и живое знание, способна произвести Науку. Фейерабенд возвращает нам чувство мистической бесконечности научного знания и научной деятельности, что как поднимает науку до высот Жизни, так и сополагает ее с другими формами мистицизма, в том числе снижая ее до недостатков всякой человеческой мифологии.

Пытаясь последовательно провести свою позицию, Фейерабенд один за другим рассматривает все модели науки и пытается показать их интервал немоделируемости, т.е. найти некоторую систему условий, при которой модель перестает быть таковой. Это можно сделать, либо показав противоречия модели, либо применимость альтернативной модели. В этом метод анархизма вполне напоминает тотальный методологический скептицизм. На каждый тезис он ищет свой антитезис.

Установке ученого сохранять и развивать одну теорию Фейерабенд противопоставляет принцип пролиферации научных теорий, выражаемый в призыве умножать все более разные теории. В истории науки находил свое оправдание и этот принцип. Например, во времена развития квантовой механики новые теории были настолько отличными от идей классической физики, что Нильс Бор в качестве одного из критериев новых теорий выдвигал их «достаточную безумность». Кроме того, более разнообразный спектр теорий может позволить быстрее выбрать из них наиболее адекватную для описания фактов.

Принципу фальсифицируемости Поппера Фейерабенд противопоставляет «принцип прочности (консервации)», требующий от ученого разрабатывать теорию, не обращая внимание на трудности, которые она встречает. Часто ученые проявляют большое упорство в отстаивании своих теорий, несмотря на давление критики, и порою в итоге такая установка позволяет сохранить еще «ранимые» ростки нового знания, обнаруживающего свою устойчивость к контрпримерам только на достаточно зрелой стадии своего развития. Чтобы вырастить крепкое дерево, нужно вначале сохранить его слабое семечко.

Критикуя позицию Куна, Фейерабенд возражает против его абсолютного разделения нормальной науки и научной революции. С его точки зрения, элементы этих двух состояний научного знания постоянно присутствуют в его эволюции.

Возражая стереотипу разделения обыденного языка и языка науки, Фейерабенд предлагает взглянуть на обыденный язык как на некоторую своеобразную теорию, которая также может быть преодолена некоторой последующей теорией. До некоторой степени этот процесс, по-видимому, совершается в эволюции самого обыденного языка, который все более ассимилирует различные теоретические конструкции.

Не всегда верно и отношение несовместимости между научными теориями. Несовместимость – это вид отношения между теориями, в то же время теории могут быть настолько различными, что может теряться вообще какое-либо отношение между ними, как между различными парадигмами в философии науки Куна. А несоизмеримые, несравнимые, теории совместимы – так еще с одной стороны Фейерабенд возражает Попперу, подвергая сомнению отношение фальсификации.

Индукции можно противопоставить принцип, называемый Фейерабендом «контриндукцией». Он выражается в требовании разрабатывать гипотезы, несовместимые с твердо установленными фактами и хорошо обоснованными теориями. Что же, нужно, по-видимому, признать, что и такого рода установка ученого может быть плодотворной, если старые теории и факты слишком догматизируются и тормозят возникновение нового знания.

Многие философы науки, например Поппер, отрицательно относились к использованию так называемых гипотез ad hoc («по случаю»), т.е. гипотез, временно созданных для объяснения только некоторого частного случая и обладающих очень узким объяснительным и предсказательным потенциалом за пределами этого случая. Фейерабенд находит оправдание и этой методологии, не без оснований утверждая, что любая новая теория начинается в форме различных гипотез ad hoc, которые лишь впоследствии могут быть заменены более основательными проектами.

В конечном итоге, утверждает Фейерабенд, все может внести свой вклад в развитие науки как одной из форм культуры, в том числе даже ложь и обман могли играть здесь свою положительную роль. «Anything goes» - «все пойдет» в горнило жизни, все может послужить топливом для нее. И здесь у Фейерабенда звучит уже оттенок размывания всех границ, потери всякой определенности. Разверзается бездна хаоса и небытия. Фейерабенд начинает отрицать саму возможность истинного познания, и феномен науки теряет свой смысл. Постпозитивизм исчерпывает себя своим собственным отрицанием – если нет науки, то не нужна и ее философия, в том числе философия постпозитивизма.

Методы научного познания

Метод - это совокупность определенных правил, приемов, способов познания и действия. Метод - это система предписаний, требований, благодаря которым решается конкретная практическая или научная (теоретическая) задача. Метод дисциплинирует поиск истины, он экономит время и позволяет двигаться к поставленной цели кратчайшим путем. Таким образом, метод - это совокупность определенных способов, приемов, которые применяются в разных видах деятельности для достижения поставленных целей. Поэтому различают методы в науке, методы в политике, методы в производстве и т.д. Примером использования методов в промышленности и сельском хозяйстве являются производственные технологии.

Классификация методов может производиться по различным основаниям.

По степени общности и по широте применения методы научного познания делятся на три группы:

1. Философские методы

2. Научные методы

3. Общелогические методы

Философские методы отличаются всеобщим характером применения. Эти методы используются для анализа природных явлений, социальных процессов, закономерностей сознательной деятельности человека.

Традиционно выделяются два философских метода:

1. диалектический метод

2. Метафизический метод

Эти методы отличаются друг от друга в понимании проблемы связей в мире, а также в понимании проблемы развития.

При понимании проблемы связей метафизика рассматривает вещи, отвлекаясь от их связи с другими вещами. диалектический метод, напротив, призывает познавать вещи и явления, учитывая их связи с другими вещами и явлениями.

При понимании проблемы развития метафизика или игнорирует развитие познаваемого предмета или сводит развитие к простым количественным изменениям предмета. диалектика же полагает, что понять предмет можно, лишь учитывая тенденции развития этого предмета.

Философы-диалектики говорят: <<‘Истина конкретная. Истина в одних условиях может быть ложной в других условиях.

Кроме этого, развитие предполагает не только количественные изменения, но и качественные скачки, которые осуществляются при переходе от старого качества к новому качеству.

В ходе развития науки метафизика используется на этапе накопления научных фактов, а диалектика используется на этапе теоретического обобщенного практического материала.

Научные методы делятся на два уровня:

1. Методы эмпирического познания

2. Методы теоретического познания

Методы эмпирического познания реализуются в процессе научного опыта, где главная роль принадлежит чувствам.

К методам эмпирического познания относятся:

1) наблюдение - это целенаправленное изучение предмета на основе работы органов чувств без вмешательства в изучаемое явление;

2) эксперимент - это целенаправленное изучение предмета в специально созданных, искусственных и контролируемых условиях. Здесь предмет воспроизводится искусственно;

3) сравнение - это выявление сходных черт или различий предметов;

4) описание - это фиксирование результатов опыта, наблюдения или эксперимента с помощью специальных систем обозначения. Описание осуществляется с помощью схем, таблиц, диаграмм и т.д.;

5) измерение - это выполнение познавательных действий с целью нахождения количественного, числового измерения величины.

Методы теоретического познания предполагают ведущую роль мышления в процессе научной деятельности.

К методам теоретического познания, в частности, относятся:

1) формализация - это отображение научного знания с помощью знаков и символов, то есть с помощью формализованного языка. При формализации рассуждения о предметах заменяются операциями со знаками, что наглядно проявляется в математике или символической логике.

Однако не все науки можно уложить в русло формализации. К примеру, философия или культурология не поддаются формализации. данный метод плодотворен, прежде всего, для естественных и технических наук.

2) аксиоматический метод - это выведение знания из некоторых исходных положений - аксиом. Аксиомы - это положения, которые очевидны и не требуют доказательств.

Общелогические методы являются общими для эмпирического, теоретического, философского познания, а также для других видов познавательной деятельности.

Общелогические методы включают в себя:

1) анализ - это мысленное разделение предмета на составные части;

2) синтез - это мысленное объединение частей в единое целое;

3) абстрагирование - это мысленное выделение самых главных, самых существенных сторон, качеств предмета. Примером абстрагирования может быть утверждение о том, что существенным качеством растений является способность к фотосинтезу;

4) идеализация - это мыслительная операция, связанная с образованием идеализированных объектов, которые не существуют в действительности (точка, идеальный газ, абсолютно черное тело, добро, справедливость, честь и т.д.);

5) моделирование - это метод исследования объектов и предметов на основе их заместителей - моделей. Модель - есть аналог определенного фрагмента действительности. Модель замещает оригинал в процессе познания или практики.

Различают два вида моделирования:

Материальное (предметное) - модель самолета, корабля и т.д.;

Идеальное (мысленное) - моделирование той или иной ситуации в сознании. В связи с развитием компьютеризации этот метод получает все большее распространение.

Методы научного познания можно сравнить с компасом, который указывает дорогу ученому. Ф. Бэкон сравнивал научный метод с факелом, который освещает ученому путь познания мира.

ФЕЙЕРАБЕНД (Feuerabend) Пол (13 января 1924, Вена – 11 февраля 1994, Италия) – американский философ и методолог науки, один из наиболее видных представителей постпозитивизма. Окончил Венский университет (1951), изучал теорию драматургии в Институте методологического возрождения немецкого театра (Веймар), преподавал в Венском институте наук и изящных искусств (1951–56), посещал семинар К.Поппера в Лондонской школе экономики (1955–56), преподавал в Бристольском университете (Великобритания, 1956–59). С 1959 – в США; сотрудник Миннесотского центра философии науки (Миннеаполис), профессор Калифорнийского университета (Беркли) (1962), профессор Свободного университета (Берлин) (1968–70), профессор Йельского университета (Нью Хэвен) (1969–70), профессор Федерального технологического института (Цюрих) (1979), почетный профессор университета Игнатия Лойолы в Чикаго (1970). В кон. 1940-х гг. был близок к венским философам-марксистам, в т.ч. к В.Холличеру, которого называл своим учителем, участвовал в семинаре австрийского университетского общества по вопросам оснований науки. На международных коллоквиумах в тирольской горной деревне Альпбах Фейерабенд познакомился с Ф.Франком, а в 1948 с К.Поппером, оказавшими значительное влияние на формирование его философско-методологических интересов. В то же время испытал серьезное влияние идей Л.Витгенштейна.

В кон. 1950-х – нач. 60-х гг. Фейерабенд выдвинулся в первый ряд критиков методологических программ логического эмпиризма; с этого времени его имя упоминается вместе с Т.Куном, С.Тулмином, Н.Хэнсоном, И.Лакатосом и др. Объектом критики прежде всего стала кумулятивистская модель развития науки, в основе которой, по мнению Фейерабенда, лежат два ошибочных принципа: 1) принцип инвариантности значений терминов, входящих в последовательно сменяющие одна другую научные теории, и 2) принцип логической выводимости теории-предшественницы из теории-преемницы. Ошибочность этих принципов доказывается не абстрактными методологическими аргументами, а конкретным анализом истории науки, содержания теорий. Между теориями, сменяющими друг друга, нельзя установить логические отношения, в т.ч. и в первую очередь отношение логической выводимости. Значения научных терминов определены всем контекстом теории (холистская концепция значения), поэтому термины конкурирующих теорий не могут иметь одно и то же значение. Развитие науки осуществляется через борьбу и взаимную критику. Ученые, участвующие в этой борьбе, руководствуются двумя основными стратегиями: они должны создавать теории, альтернативные общепризнанным, ибо нет другого способа выдержать интеллектуальную конкуренцию (принцип «пролиферации», размножения), и упорно защищать свои теоретические позиции, стараясь максимально использовать все их сильные стороны и не пасуя перед возникающими трудностями (принцип «устойчивости»). Из холистской концепции значения прямо следовало отрицание методологической значимости деления на «язык наблюдения» и «теоретический язык»: значения всех терминов теоретически зависимы, и выбор языка для описания наблюдений зависит от прагматического предпочтения. У сменяющих одна другую теорий нет ни общего «эмпирического базиса», ни общей терминологии. Это позволяет считать научные теории «несоизмеримыми», т.е. они не могут противоречить друг другу. Вопреки Попперу и его критическому рационализму взаимная критика различных теоретических позиций не может опираться на логические аргументы (а если научную рациональность жестко связать с логикой, то следует признать, что взаимная критика теорий не может быть и рациональной в смысле Поппера). Последний вывод, однако, не должен пониматься в духе иррационализма: Фейерабенд искал подходы к новому пониманию научной рациональности, идейную основу которого он попытался найти в «методологическом анархизме».

В этом поиске он обращается к истории науки, понимая ее прежде всего как историю формирования и конкуренции научных традиций (см. Традиции в науке). Философ науки, отождествивший научную рациональность с требованиями и предписаниями какой-то одной из таких традиций, стал бы на путь сознательного или неосознанного искажения научной истории в угоду своим представлениям о «прогрессе», якобы имеющем место в историческом развитии познания. На самом же деле, утверждал Фейерабенд, вместо наивной рационалистической уверенности в преимуществах «подлинно научного», «строго рационального» метода, который в силу этих мнимых преимуществ навязывается науке и служит ее эталоном, следует признать, что единственным действительно работающим и жизненно важным для науки принципом является правило «anything goes» – пригодно все, что способствует успеху. Последовательно развивая эту прагматистскую установку, Фейерабенд приходит к мысли о необходимости привести в соответствие рационалистические ценности науки с гуманизмом, трактуемым прежде всего как установка на свободу духа и действия как высшую ценность человеческого бытия. Рациональность, если она выступает как система ограничений творческих способностей, интеллектуальной и духовной свободы, должна быть отвергнута. Напротив, рациональным может полагаться только «анархическое» познание, доверившееся творческим импульсам, благодаря которым разум служит человеку, а не наоборот – человек абстрактным и гнетущим его рационалистическим догмам. Напр., ученый, добивающийся признания своих идей, вправе прибегать к пропаганде, политическим и идеологическим приемам, психологическому внушению (именно так, по мнению Фейерабенда, поступал Галилей, смело ломавший все каноны современной ему науки для утверждения коперниканского мировоззрения). В этом отношении наука не имеет никакого «приоритета» по сравнению с мифом или идеологией. Поэтому в «свободном обществе», т.е. в обществе, утверждающем свободу духа и деятельности в качестве своего верховенствующего принципа, наука, еще не освободившаяся от своего «шовинизма», уверенности в своем превосходстве над иными формами мышления и практики, должна быть отделена от государства, лишиться идеологической и политической поддержки последнего, а вместе с этим – и необоснованных претензий на исключительное место в культуре. Плюралистические, анархистские и антисциентистские установки Фейерабенда сближают его мировоззренческую и гносеологическую позиции с постмодернизмом.

Сочинения :

1. Against Method. Outline of an Anarchistic Theory of Knowledge. L., 1975;

2. Der wissenschafttheoretische Realismus und die Autorität der Wissenschaften. Wiesbaden, 1978;

3. Science in the Free Society. L., 1978;

4. Realism, Rationalism and Scientific Method. Philosophical Papers, v. 1–2. Cambr., 1981–83;

5. Wissenschaft als Kunst. Fr./M., 1984;

6. Farewell to Reason. L., 1987;

7. Three Dialogues on Knowledge. Oxf., 1991;

8. Killing Time. Chi., 1995;

9. Избр. труды по методологии науки. M., 1986.

В своей работе «Избранные труды по методологии науки» Пол Фейерабенд, видный американский специалист в области истории и методологии науки, поддерживает в известной мере взгляды И.Лакатоса, но энергично критикует Т.Куна и К.Поппера. Особенно Т.Куна.

Как мне представляется, пишет П.Фейерабенд, идеология Куна «обеспечивает процветание наиболее тщеславной и узколобой специализации. Она стремиться задержать прогрессивно развитое познание и связана с ростом антигуманистических тенденций, которые стали столь тревожной чертой уже доньютоновской науки». П.Фейерабенд отвергает вывод Т. Куна о «парадигме», как рецепте улучшения и развития науки. Ученые, выбрав парадигму, должны упорно работать над разрешением головоломок, добиваясь увеличения сходства между теорией и реальностью, ибо «природа слишком сложна для того, что бы ее можно было исследовать случайным образом». В конечном счете, считает Фейерабенд, Т.Кун защищает «маниакальную приверженность единственной точке зрения», единственной теории. И лишь тогда, когда «усилия охватить природу в ее категориях проваливаются», ученые обратятся к поискам чего-то другого».

П.Фейерабенд утверждает, что то, что Кун называет «нормальной наукой», историческим фактом не является. По мнению П.Фейерабенда, во второй трети XIX века существовала не одна, а, по крайней мере, три различные парадигмы:

1. механическая концепция, нашедшая свое выражение в астрономии, в разнообразных моделях электродинамики, в биологии, в медицине;

2. концепция, связанная с изобретением независимой и феноменологической теории теплоты, которая в конце концов оказалась несовместимой с механикой;

3. концепция, неявно содержащаяся в электродинамике Фарадея и Максвелла, которая была разработана и освобождена от механических элементов Герцем.

Активное взаимодействие и конкуренция этих парадигм, а не внутренние аномалии, подготовили крушение классической физики. Сомнения, которые привели к созданию специальной теории относительности, не смогли бы возникнуть без конфликта, существовавшего между теорией Максвелла и механикой Ньютона. Точно так же было невозможно использовать феномен броуновского движения для прямого опровержения второго закона феноменологической теории. Для этого нужна была кинетическая теория.

П.Фейерабенд не принимает трактовку Т.Куном изменения парадигмы как «переключение гештальта»; в таком случае нельзя определенно сказать, что эта революция ведет к лучшему (именно потому, что революционная и послереволюционная парадигмы оказываются несоизмеримыми).

Кун «забыл» о цели науки! - бескомпромиссно заявляет Фейерабенд. Цель Куна – дать описание некоторых важных исторических событий и институтов. Не более. По его мнению, от других видов человеческой деятельности de faсto науку отделяет всего лишь существование традиций решения неких головоломок.

Но организованная преступность также представляет собой решение головоломок par excellence, с очевидным сарказмом пишет П.Фейерабенд. Действительный прогресс в науке обеспечивается не теми учеными, которые заняты разрешением своих «ничтожных головоломок», а активностью занятого пролиферацией, поиском и обоснованием новых теорий меньшинства…

Что касается собственной концепции П.Фейерабенда, то ее основные положения таковы:

Критическое исследование науки должно ответить на два вопроса:

1. что есть наука – как она действует, каковы ее результаты?

2. в чем состоит ценность науки? Действительно ли она лучше, чем, например, учение о Дао или философия Аристотеля? Или наука – один из многих мифов?

П.Фейерабенд утверждает, что наука представляет собой по сути анархистское предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок.

Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип: допустимо все.

Мы можем использовать даже такие гипотезы, которые противоречат хорошо подтвержденным теориям, обоснованным экспериментальным результатом. Мы вполне можем развивать науку, действуя контриндуктивно.

Условие логической совместимости старой и новой теории - неразумно, поскольку сохраняет более старую, а не лучшую теории. Поэтому, умножение теорий благотворно для науки, в то время как их единообразие ослабляет их критическую силу, а значит – и силу науки. Кроме того, единообразие подвергает опасности свободное развитие индивида, как ученого, так и простого гражданина.

Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшать наше познание. Нельзя отвергать даже политического влияния.

При этом, ни одна теория никогда не согласуется со всеми известными в своей области фактами, однако отнюдь не всегда следует порицать ее за это. Факты формируются прежней идеологией, и столкновение теории с фактами может быть показателем и первой попыткой обнаружить причины, неявно содержащиеся в привычных понятиях наблюдения, заявляет П. Фейерабенд.

П.Фейерабенд прав: факт всегда связан с определенным теоретическим толкованием, что означает, что в большинстве случаев фактическое знание является относительно истинным. Необходимым условием истинности фактов является истинность соответствующей теории (идеологии). Так, например, государственный переворот Луи Бонапарта описан В.Гюго, Ж.Прудоном и К.Марксом. Вот что пишет в этой связи К.Маркс: «Виктор Гюго ограничивается едкими и остроумными выпадами против ответственного издателя государственного переворота. Само событие изображается у него как гром среди ясного неба. Он видит в нем лишь акт насилия со стороны отдельной личности. Он не замечает, что изображает эту личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной истории мощь личной инициативы. Прудон, со своей стороны, стремится представить государственный переворот результатом предшествующего исторического развития. Но историческая конструкция государственного переворота незаметным образом превращается у него в историческую апологию героя этого переворота. Он впадает, таким образом, в ошибку наших так называемых объективных историков. Я, напротив, показываю, каким образом классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя».

Отвергая универсальность разума, П.Фейерабенд утверждает, что неразумность из сферы человеческого поведения исключить невозможно. Эта та характерная черта жизни, подчеркивает он, и требует анархистской эпистемологии. В сущности, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Наука - всего лишь одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Поскольку принятие или непринятие той или иной идеологии следует предоставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки – этого наиболее догматического религиозного института. Такое отделение – наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда еще не достигали, считает П.Фейерабенд.

Примечательно, что, защищая методологический анархизм, П.Фейерабенд апеллирует к В.И.Ленину; «история вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразием, разностороннее, живее, хитрее, чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды, наиболее передовых классов». И хотя Ленин в данном случае обращается к революционным авангардам, это обращение считает П.Фейерабенд, поучительно и для ученых и для методологов. Могут ли методологи опирающиеся на весьма наивные и шаткие «правила», охватить всю сложную «паутину» взаимодействий в сфере науки? Не очевидно ли, что успешное соучастие в процессе такого рода возможно лишь для крайнего оппортуниста, который не связан никакой частной философией и пользуется любым подходящим к случаю методом?

Любой метод, поддерживающий единообразие, - есть метод обмана: он поддерживает невежественный конформизм, ведет к порче духовных способностей, разрушает наиболее ценный дар молодости – громадную силу воображения, утверждает П.Фейерабенд. В единстве мнений нуждаются церковь, тираны, их слабовольные и добровольные последователи.

Для объективного познания необходимо разнообразие мнений. И метод, поощряющий такое разнообразие, является единственным, совместимым с гуманистической позицией.

Альтернативы, необходимые для поддержания дискуссий, можно заимствовать и из прошлого. Отовсюду: из древних мифов и средневековой алхимии, а также и из современных предрассудков и из болезненных фантазий. Элементы нашего познания – теории, наблюдения, принципы рассуждения – отнюдь не являются некими вневременными сущностями, считает П.Фейерабенд. Такая позиция упускает из виду, что наука представляет собой сложный и разнородный исторический процесс, содержащий весьма смутные и непоследовательные предвосхищения будущих идеологий наряду с утонченными теоретическими системами и древними, окаменевшими формами мышления. Примечательно, что подобные суждения высказывает и упоминавшийся выше К.Хюбнер из Кильского университета, который подверг критике «абстрактный» характер современных методологических концепций; «Источник научного прогресса заключается не в абстрактных правилах фальсификации, не в индуктивных выводах и т.п., но в той духовной и конкретно-исторической ситуации, в которой находится ученый. Именно из этой ситуации он черпает свои предположения и на нее направлена деятельность ученого». К.Хюбнер утверждает, что «основная слабость современной философии науки заключается именно в том, что она все еще остается неисторичной. Она пытается решать все свои основные проблемы, касающиеся характера применяемых научных методов и оправдания утверждений, полученных с помощью этих методов, только посредством рефлексии, в которой исследователь остается наедине с самим собой и собственным опытом».

Пол Фейерабенд, как уже отмечалось, критикует не только Т. Куна, но и К.Поппера, хотя и сам развивался как ученый под влиянием его идей. По Попперу, исследование начинается с проблемы. Как известно, проблема есть результат столкновения между ожиданием и наблюдением, которое, в свою очередь, сформировано ожиданием. Поппер считает, что этот вывод отличается от индуктивизма, в котором объективные факты входят в пассивное мышление и оставляют в нем свои следы.

Проблема же требует своего решения. Решение проблемы означает изобретение теории, которая должна быть релевантной, фальсифицируемой. Успешная проверка и критика раз и навсегда устраняет существующую теорию и создает новую проблему, для решения которой нужна новая теория. Так, по Попперу, только и можно продвигаться вперед, то есть посредством предположений и опровержений, от менее общих к более общим теориям и расширять тем самым содержание человеческого познания.

Однако, такая процедура, считает П.Фейерабенд, может удовлетворить лишь философа-доктринера. Если же рассматривать интересы человека, и прежде всего вопрос о его свободе, то подобный способ действий окажется самым худшим. Почему?

Во-первых, реальное развитие учреждений, идей, практических действий и т.д. часто начинается не с проблемы, а с некоторой несущественной активности, например, с игры, приводящей в качестве побочного эффекта к результату, который впоследствии может быть интерпретирован как решение неосознанных проблем.

Во-вторых, строгий принцип фальсификации, или «наивный фальсификационизм», как его называет Лакатос, уничтожил бы известную нам науку и никогда не позволил бы ей начаться (вместо науки остались бы руины гипотез и теорий).

В-третьих, требования роста содержания также невыполнимо. Теории, вызывающие ниспровержение предшествующей концепции и впоследствии занимающие ее место, первоначально ограничены весьма узкой областью фактов, некоторой совокупностью парадигмальных феноменов, которые поддерживают их и весьма медленно распространяются на другие сферы.

П.Фейерабенд подчеркивает: «Принципы критического рационализма (относиться к фальсификации серьезно; требовать роста содержания, избегать гипотез ad hoc; «быть честным», что бы это не означало, и т.п.) и соответственно, принципы логического эмпиризма (быть точным; основывать наши теории на измерениях; избегать неустойчивых и неопределенных идей и т.п.) дают неадекватное понимание науки, потому что наука является гораздо более «расплывчатой» и «иррациональной», чем ее методологические изображения».

Поэтому-то мысль методологов о том, что наука может и должна развиваться согласно фиксированным и универсальным правилам, является нереальной и вредной, снова и снова подчеркивает П.Фейерабенд. Она делает нашу науку менее гибкой и более догматичной: каждое методологическое правило ассоциировано с некоторыми космологическими допущениями, поэтому, используя правила, мы считаем несомненным, что соответствующие допущения правильны. Наивный фальсификационизм уверен в том, что законы природы лежат на поверхности, а не скрыты под толщей разнообразных помех. Ошибка эмпириков, продолжает П.Фейерабенд, заключается в том, что они считают несомненным, что чувственный опыт дает гораздо лучшее отображение мира, нежели чистое мышление. П.Фейерабенд признает, что логическая доказательность, изобретения разума дают более значительные результаты, чем игра страстей. Такие предположения весьма допустимы и, быть может, даже истинны. Однако в любом случае нельзя придавать универсальное значение любым правилам. Все методологические предписания имеют свои пределы, и единственным «правилом», которое сохраняется, является правило «все дозволено», подчеркивает П.Фейерабенд.

То, что с точки зрения методологии считается ошибками и отклонениями на самом деле является предпосылкой научного прогресса. Ведь наука – это интеллектуальное приключение, которое не знает ограничений и не признает никаких правил. Без «хаоса» нет познания, без отказа от Разума (абстрактного, формального-логического разума) нет прогресса.

Отказ от Разума, анархизм необходимы не только для внутреннего развития науки, но и для развития культуры в целом, считает П.Фейерабенд. Без анархизма невозможно понять взаимодействия между наукой и «ненаучными» мировоззрениями, например, - между наукой и мифом.

Между тем, утверждает П.Фейерабенд, анализ показывает, что наука и миф во многих отношениях пересекаются, что видимые нами различия часто являются локальными феноменами, которые всегда могут обратиться в сходство, и что действительно фундаментальные расхождения чаще всего обусловлены различием целей, а не методов достижения одного и того же «рационального» результата (например, «прогресса», увеличения содержания или «роста»).

В этой связи П.Фейерабенд полемизирует с Р.Гортоном, констатирующим принципиальное различие между наукой и мифом. По мнению Гортона, центральные идеи мифа считаются священными, и об их безопасности заботятся. «Почти никогда не встречается признание в том, что чего-то не знают», а события, «которые бросают серьезный вызов признанной классификации», наталкиваются на «табу». Фундаментальные верования защищаются этой реакцией, а также механизмом «вторичных усовершенствований», которые представляют собой серии гипотез ad hoс. Наука же характеризуется «существенным скептицизмом»; «когда неудачи становятся многочисленными и постоянными, защита теорий неизбежно превращается в нападение на нее. Это оказывается возможным вследствие «открытости» научной деятельности, вследствие плюрализма идей, существующего в ней, а также вследствие того, что «все нарушающее обоснованную категориальную систему или не вмещающееся в нее не ужасает, не изолируется и не отбрасывается. Напротив, это интригующий «феномен», исходный пункт и стимул для изобретения новых классификаций и новых теорий». Нетрудно увидеть, иронично замечает П.Фейерабенд, что Гортон внимательно читал Поппера.

Конечно же, П.Фейерабенд думает иначе. Он признает, что отдельные ученые могут действовать описанным выше образом. Однако подавляющее большинство ведет себя совершенно иначе: скептицизм сводится к минимуму. Он направлен против мнений противников и против незначительных разработок собственных идей, однако никогда – против самых фундаментальных идей. Нападки на фундаментальные идеи вызывают такую же «табу» - реакцию, как «табу» в так называемых примитивных обществах.

Почти все, что не охватывается существующей категориальной системой, или считается несовместимым с ней, либо рассматривается как нечто совершенно неприемлемое, либо – что бывает чаще – просто объявляется несуществующим. Таким образом, подчеркивает П.Фейерабенд, сходство между современной наукой и мифом поразительное. Догматизм в науке, продолжает ученый, не просто факт, он выполняет определенную функцию. Без него современная наука была бы невозможна. В сущности, отмечает П.Фейерабенд, «примитивные» мыслители обнаруживают гораздо более глубокое проникновение в природу познания, нежели их «просвещенные» философские соперники. Не надо забывать, что западная наука, западный рационализм были орудием порабощения многих народов других континентов, навязывая порабощенным ими народам западные стандарты и правила науки, западные захватчики отрывали эти народы от их корней, что, безусловно, помогало им превратить их в рабство.

«Жрецы» науки и сегодня используют ее силу для навязывания своей власти. Поэтому-то отделение церкви, от государства следует дополнить отделением науки от государства, вновь и вновь подчеркивает П.Фейерабенд.

Не следует опасаться, что такое отделение приведет к разрушению техники. Всегда найдутся люди, которые изберут карьеру ученого и которые охотно подчинятся необременительному (духовному и организационному) рабству при условии хорошей оплаты. Греки развивались, опираясь на труд подневольных рабов. Мы будем развиваться и прогрессировать с помощью многочисленных добровольных рабов из университетов и лабораторий, которые снабжают нас лекарствами, газом, электричеством, атомными бомбами, замороженными обедами, а иногда – интересными волшебными сказками. Мы будем хорошо обращаться с этими рабами, но мы не позволим им под видом «прогрессивных» теорий обучения навязывать нашим детям их идеологии. Мы не позволим им фантазии науки выдавать за единственно возможные фактуальные суждения – пафосно, иронично и, конечно же, вызывающе, восклицает П.Фейерабенд. К сожалению, пока наука торжествует. Незаконнорожденные дисциплины, подобные философии науки, которые никогда не сделали ни одного открытия, извлекают пользу из научного бума. Даже человеческие отношения рассматривают с научной точки зрения…

Почти все области науки являются обязательными дисциплинами в наших школах… Физику, астрономию, историю нужно изучать. Их нельзя заменить магией, астрологией или изучением легенд. При этом школа не довольствуется лишь историческим изложением физических и т.п. фактов и принципов. Ученые не говорят: «Некоторые люди верили, что Земля обращается вокруг Солнца, а другие считали ее некоторой полой сферой, содержащей Солнце, планеты и неподвижные звезды, а провозглашают: «Земля обращается вокруг Солнца, все остальное – глупость»».

П.Фейерабенд настойчиво подчеркивает, что абстрактная, формально-логическая рациональность – лишь одна из многих традиций познавательной деятельности, а отнюдь не стандарт, с которым должны сообразовываться все другие традиции.

Обосновывая методологический анархизм, П.Фейерабенд обращается к работам, к идеям И.Лакатоса. Он считает, что И.Лакатос во многом высказывает совпадающие с его идеями взгляды.

Так, Лакатос пишет: «Если взглянуть на историю науки и попытаться увидеть, каким образом происходили некоторые из наиболее известных фальсификаций, то можно прийти к выводу, что либо некоторые из них совершенно иррациональны, либо же опираются на принципы рациональности, отличные от тех, которые мы обсуждаем».

И.Лакатос, подчеркивает П.Фейерабенд, является одним из мыслителей, которые «заметили огромную пропасть, разделяющую различные образы науки и «реальное положение вещей»».

Я согласен, продолжает П.Фейерабенд, с двумя следующими положениями, образующими существенную часть теории науки Лакатоса. Первое говорит о том, что методология должна обеспечивать «передышку» тем идеям, которые мы хотим разрабатывать. Ни кричащие внутренние противоречия, ни очевидный недостаток эмпирического содержания, ни конфликт с экспериментальными результатами не должны заставить нас отказаться от разработки концепции, которая нравится нам. В наших методологических оценках учитывается эволюция теории в течение длительного времени, а не ее состояние в некоторый отдельный момент.

Во-вторых, Лакатос утверждает, что методологические стандарты не находятся вне критики. Их можно проверять, и проверка не должна быть абстрактной, а использовать исторические данные. Это второе положение отделяет нас с Лакатосом от тех логиков, которые рассматривают обращение к истории как «весьма не эффективный метод» и считают построение формальных систем единственно законным способом понимания изменений в науках, подчеркивает Фейерабенд. Он отмечает, что методология исследовательских программ, давая стандарты, помогающие ученому оценить историческую ситуацию, в которой он принимает свои решения, не содержит никаких правил, которые говорят ему, что должно делать. Тем самым, считает ученый, методология исследовательских программ радикально отличается от индуктивизма, фальсификационизма и других рациональных методологий, ведь индуктивизм требует устранения теорий, лишенных эмпирической поддержки; фальсификационизм требует устранения теорий, не обладающих дополнительным эмпирическим содержанием по сравнению с их предшественниками. С точки зрения методологии исследовательских программ, любой вывод ученого рационален, если он учитывает историческую субстанцию. П. Фейерабенд подчеркивает: «Методология исследовательских программ Лакатоса и эпистемологический анархизм, который я защищаю, приемлют все методологии, они не приемлют только методологическое принуждение. В то же время, отмечает он, как в политической, так и в научной сферах насилие, борьба необходимы и благотворны для индивида, так как дают выход его энергии и позволяет осознать собственные силы».

Мои расхождения с Лакатосом, считает П.Фейерабенд, касаются лишь его оценки совершенной науки (в сравнении, скажем, с мифом или аристотилевской наукой), его заявлений, что он действует «рационально»… И все-таки сопоставляя концепции П.Фейерабенда, Т.Куна и И.Лакатоса в целом, можно скорее говорить о близости позиций П.Фейерабенда и Т.Куна, нежели о близости позиций П.Фейерабенда и И.Лакатоса.

Лакатосу безусловно был присущ рационализм, причем рациональность он всегда стремился «уместить» внутри границ «научного разума».

Т.Кун и П.Фейерабенд – оба – исходят из тезиса о «несоизмеримости» научных теорий, сменяющих друг друга в процессе развития научного знания. По Т.Куну, сфера притязаний рациональной методологии ограничивается лишь «нормальной наукой». Переход же к альтернативным теориям совершается не по логическим соображениям, поскольку «старая» и «новая» теории используют совершенно различные понятия и поэтому логически даже не могут противоречить одна другой. Естественно, данное обстоятельство говорит против всяких попыток «рациональной реконструкции таких переходов, особенно когда речь идет о так называемых «научных революциях», то есть смене фундаментальных теорий».

Принципы методологического анархизма П.Фейерабенд стремится применить и к оценке социально-политической действительности. Он считает, что современное состояние науки подрывает веру просвещенного политического анархизма в «естественный разум человечества» и в саму науку.

Эта вера подвергается опасности за счет развития двух процессов, отмечает он.

Первый – возникновение новых видов научных учреждений. В противоположность предшествующей эпохе, наука ХХ века отбросила всякие философские претензии и стала мощным бизнесом, формирующим мышления его участников. Хорошие вознаграждения, хорошие отношения с боссом и коллегами в своей «ячейке» - вот основные цели тех «человеческих муравьев», которые преуспевают в решении крохотных проблем, но не способны придать смысл всему тому, что выходит за рамки их компетенции. Гуманистические мотивы сведены к минимуму. Научные достижения используются для оболванивания и подчинения людей.

Второй процесс касается предполагаемого авторитета продуктов этого постоянно изменяющегося предприятия. Когда-то считалось, что ученый, открывая факты и законы, постоянно увеличивает количество надежного и несомненного знания. Но сегодня мы убедились, что научные законы могут пересматриваться; происходят революции, не оставляющие от прошлого камня на камне. Сегодня наука перестала быть союзницей анархиста. Как он должен поступить с ней? Ответ на этот вопрос и дает эпистемологический анархизм. Он гармонирует с сохраняющимися принципами анархизма, но устраняет их отвердевшие элементы.

Эпистемологический анархизм отличается и от скептицизма, и от политического (религиозного) анархизма. В то время как скептик либо считает все концепции равно хорошими или равно плохими, либо вообще отказывается от оценок подобного рода, эпистемологический анархист способен без угрызений совести защищать самые избитые или наиболее вызывающие утверждения. В то время как политический или религиозный анархист стремиться устранить определенную форму жизни, эпистемологический анархист может испытывать желание защитить ее, т.к. он не питает ни вечной любви, ни вечной ненависти ни к одному учреждению и ни к одной идеологии.

Подобно дидаисту, которого он напоминает даже в большей степени, чем политического анархиста, он «не только не имеет программы, «он» против всех программ», хотя иногда он будет наиболее шумным защитником status quo или, напротив, его противником: «Быть истинным дидаистом - значит быть также антидидаистом». Нет концепции, сколь бы «абсурдной» или «аморальной» она ни казалась, которую бы он отказался рассматривать или использовать, и нет метода, который бы он считал неприемлемым. Единственно, против чего он выступает открыто и, безусловно, - это универсальные стандарты, универсальные законы, универсальные идеи, такие, как «Истина», «Разум», «Справедливость», «Любовь», «Бог» и т.п. и поведение, предписываемое ими, хотя он не отрицает, что часто полезно действовать так, как если бы такие законы (стандарты, идеи) существовали и как если бы он верил в них.

В любом случае решение фундаментальных вопросов общественной жизни нельзя передоверять специалистам. Особенно – в демократическом обществе. Демократия – это собрание зрелых людей, а не сборище глупцов, руководимое небольшой группой умников. Но зрелость – результат труда, образования и самообразования. Она приобретается тогда, когда человек принимает на себя ответственность за все события, происходящие в жизни страны. Зрелость важнее специальных знаний, так как именно она решает вопрос о сфере применимости таких знаний. К тому же, при обсуждении важных вопросов сами специалисты нередко приходят к различным мнениям. Но и единодушное мнение специалистов не менее проблематично, ибо противоположное мнение может появиться буквально на следующий день.

Именно поэтому решение должно находиться в руках заинтересованных граждан, обыкновенных людей, обладающих здравым смыслом.

В социальной жизни здравый смысл зачастую важнее специальных знаний, подчеркивает П.Фейерабенд. Специалист скован приверженностью «своей» парадигме, здравомыслящий человек судит смело, непредвзято. Специалисты заблуждаются, полагая, что их знания недоступны простым людям. В действительности, если необходимо, каждый обычный человек в течение нескольких недель способен усвоить знания, необходимые для понимания тех или иных научных суждений. П.Фейерабенд проводит определенную аналогию между судом присяжных и обществом. Присяжные, как правило, обычные здравомыслящие граждане (не специалисты), следя за состязанием специалистов со стороны обвинения и защиты, выносят свой вердикт, руководствуясь здравым смыслом. Ошибки возможны и здесь. И все же, авторитет демократического решения выше авторитета даже самых лучших специалистов, подчеркивает П.Фейерабенд.

П.Фейерабенд и в социальной жизни – сторонник и мировоззренческого и ценностного плюрализма. Он различает два разных пути коллективного решения проблемы: путь вынужденного взаимодействия и суть свободного взаимодействия. В первом случае дебаты проводятся рационально, на основе четких правил. Такое общество не вполне свободно; все люди должны играть в игры интеллектуалов. Как замечал Д.С.Милль, доктрина плюрализма идей и учреждений «предназначена лишь для тех людей, способности которых достигли расцвета» («О свободе»). В рамках свободного взаимодействия какие-либо изначально принятые правила дискуссии отсутствуют. Они вырабатываются в процессе взаимодействия участников на основе взаимного уважения, взаимных уступок, движения участников навстречу друг другу. В свободном обществе всем традициям предоставлены равные права и одинаковые возможности влиять на образование и другие прерогативы власти.

Свободное общество не может опираться на некоторое единственное, частное кредо; например, оно не может опираться только на рационализм или гуманизм.

Свободные общества возникают только там, где люди, решая частные проблемы, в духе сотрудничества, постепенно утверждают такие охранительные структуры, как гражданская инициатива на одном уровне, сотрудничество между народами на другом.

В свободном обществе наука будет равноценной всем другим традициям. Конечно, наши оболваненные прагматические современники склонны предаваться взрывам восторга по поводу таких событий, как полеты на Луну, открытие двойной спирали ДНК или термодинамического неравновесия.

Однако при взгляде с иной точки зрения все это – смешно и бесплодно. Требуются миллионы долларов, тысячи высококвалифицированных специалистов, годы упорной и тяжелой работы для того, чтобы дать возможность нескольким косноязычным и довольно-таки ограниченным современникам совершить неуклюжий прыжок туда, куда не захотел бы отправиться ни один человек, находящийся в здравом уме, - в пустой, лишенный воздуха мир распаленных камней. Однако мистики, пользуясь только своим сознанием, совершали путешествия через небесные сферы и созерцали бога во всей его сфере, что придавало им силы для жизни и для просвещения своих сторонников. Лишь невежество широкой общественности и ее строгих воспитателей, интеллектуалов, поразительная скудность их воображения заставляет бесцеремонно отвергать подобные сравнения. Свободное общество не протестует против такой позиции, но оно также не позволит ей стать базисной идеологией.

Освободим, наконец, общество «от удушающей власти идеологически окаменевшей науки, как наши предки освободили нас от удушающей власти Единственной Истинной Религии!» - призывает П.Фейерабенд. Мифы, магия, утверждает он, намного лучше, чем думают о них рационалисты.

Итак, сущностная черта методологии П.Фейерабенда – безоговорочный субъективизм, безоговорочный релятивизм. Все определяют личные и коллективные предпочтения ученых. Приемлемо безоглядное упорство в защите принятой теории, допустима неограниченная пролиферация (умножение) конкурирующих друг с другом теорий. Избежать безудержного конфликта теорий в таком случае поможет лишь конвенция (соглашение) ученых, и то до известных границ. Провозглашая принцип «все допустимо», «все течет, все изменяется», П.Фейерабенд утверждает соизмеримость науки, религии, мифа, магии. При этом он ссылается на исследования этнографа Дж.Фрезера. Но Фрезер как раз показал, что все эти – шаманство, колдовство и т.п. давно бы исчезли, если бы шаманы, колдуны и т.п. не спекулировали бы на достижениях науки, не включали бы в свои предсказания определенные научные знания.

М. Полани. «Личностное знание на пути к посткритической философии»

М.Полани (1891-1976) – основоположник так называемого исторического направления в англо-американской философии науки. Он решительно отказался от позитивистского идеала научной беспристрастности, отверг представление позитивистов о логике научного открытия, их вывод о необходимости исключить из науки все понятия, не имеющие фактического подтверждения. Если в точных науках позитивистские построения не приносят большого вреда, то в гуманитарных их влияние оказывается разрушительным, искажающим все наше мировоззрение.

М.Полани считает, что в истории познания постепенно нарастал разрыв между теорией и практическим опытом. У Декарта математика превратилась в символ рационального, безусловно, истинного познания. Сама же реальность сводилась к случайным событиям. К концу XIX века сформировался так называемый первый позитивизм (О.Конт, Г.Спенсер, Д.С.Милль), приверженцы которого отрицали какие-либо притязания теории на рациональность. Подобные притязания объявлялись ими метафизикой и мистикой.

В начале XIX века на арену научной жизни выступил второй позитивизм. Его основоположник Э.Мах в книге «Механика» доказывал, что научная теория – это просто некое суммирование «опыта» ради «удобства», ради «экономии мышления» в процессе фиксации наблюдений.

В этой связи Э.Мах отвергал, в частности, ньютоновское представление о пространстве и времени, как бессмысленное, поскольку оно не опирается на опыт. Но дело в том, что, учитывая распространение и скорость света, представления Ньютона о пространстве и времени вполне можно проверить опытным путем, - отмечает М.Полани. А Эйнштейн это сделал и доказал, что ньютоновские понятия пространства и времени не бессмысленны, а ложны. В отличие от К.Поппера, который, характеризуя развитие науки, делает акцент на внутреннюю логику науки, отвлекаясь от социокультурных факторов или, во всяком случае, их недооценивая, Полани подчеркивает важное значение человеческого фактора, социокультурных условий, в которых развертывается процесс познания.

«Для меня знания не безлично», - подчеркивает Полани; это активное постижение познаваемых вещей, требующее особого искусства. Акт познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформляется в искусный результат, теоретический или практический. Наше осознание этих предметов в этом случае будет «периферическим» по отношению к главному «фокусу осознания» той целостности, которой мы достигаем в результате. Ориентиры и инструменты – это искусственное продолжение нашего тела. Именно это определяет личное участие познающего человека в актах познания.

Как происходит процесс формирования «периферического» или «неявного знания», Полани раскрывает на примере забивания гвоздя молотком. Когда мы забиваем гвоздь, мы смотрим на молоток и на гвоздь. Но, вместе с тем, мы испытываем определенные ощущения, возникающие в кисти руки и пальцах. Они также помогают нам направлять удары. Но эти ощущения в руке, в отличие от гвоздя, являются не объектами, а инструментами внимания. Фокус сознания зафиксирован на гвозде, ощущения в кисти рук – это периферическое сознание, определяемое фокусом сознания. Фокус и периферия сознания взаимоисключающи. Если, например, пианист переключает внимание с исполнения произведения на движение своих пальцев, он сбивается и прерывает игру. Это происходит всякий раз, когда мы переносим внимание на детали, которые до этого находились на периферии сознания. Наше внимание в каждый момент имеет только один фокус и поэтому невозможно воспринимать одновременно одни и те же детали как фокусные и как периферические, утверждает Полани. Но в любом случае периферическое сознание – важный момент целостного познания. Обосновывая личностный подход в процессе познания, ученый считает, что личностный момент отнюдь не делает наше понимание субъективным. Оно объективно, поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью, предвидеть подлинные сущности. Конечно, признает Полани, доля субъективистского риска в процессе познания есть. Признаком объективности, по его мнению, является создание теории на основе показаний чувств. Теория – это уже нечто отличное от меня. Математическая теория представляет собой верх воплощения полнейшей объективности и совершенства.

Теория – это своеобразная карта, протяженная в пространстве и во времени. Теория, даже созданная мной, существует уже безличностно, независимо от моих сиюминутных желаний и настроения, утверждает Полани. Создавая теории, мы отказываемся от грубого антропоцентризма наших чувств, в пользу антропоцентризма нашего разума. Более рациональная и более широкая в теоретическом плане теория является и более объективной. Например, движение познания по линии: теория Птоломея – теория Коперника – теория Ньютона – теория Эйнштейна – воплощает движение к более объективной теории. Полани, полемизируя с позитивистами, утверждает, что в природе нет никаких объектов, которые сами по себе являются «данными»; они становятся таковыми, когда ученые, наблюдая эти объекты, признают их таковыми.

В этой ситуации многое зависит от таланта ученого, его умения, его убеждения, которые следует рассматривать в чисто психологическом плане. Точно так же ученый относится и к тем гипотезам и теориям, которые функционируют в научной среде. Их слишком много, не хватит жизни, чтобы все их проверить. Ученый выбирает те гипотезы и теории, которые ему кажутся более верными. Разумеется, интеллектуальная страстность, подкрепленная убежденностью, может привести к ошибкам, но в любом случае без страсти невозможно добиться великих открытий.

Вместе с тем, Полани подчеркивает важное методологическое значение сомнения для прогресса науки, для проверки истинности той или иной гипотезы. Сомнения – не только пробный камень истины, но и страж терпимости, считает Полани. Вера в то, что философское сомнение умиротворяет религиозный фанатизм и влечет за собой всеобщую терпимость, восходит к Д.Локку. Б.Рассел также был сторонник этой идеи: «Большие отрезки времени на протяжении последующих 1600 лет заполнены тщетной борьбой между арнанами и католиками, крестоносцами и мусульманами, протестантами и приверженцами папы… Между тем как небольшая доза философии показала бы обеим участвовавшим в каждом из этих споров сторонам, что ни у одной из них нет твердых оснований считать себя правой. Догматизм в нашу эпоху, как и в прошедшие времена, есть величайшее из интеллектуальных препятствий человеческому счастью».

Сомнение побуждает ученого бережно относиться к прошлому опыту, к традиции. Ибо, когда прерывается традиция, нередко утрачивается мастерство исследователя. Из-за утраты традиции «никто не может и ничто не способствует тому, чтобы воспроизвести скрипку Страдивари, сделанную им 200 лет назад».

Полани решительно выступает против так называемого общественного контроля над наукой. В современных условиях ученый уже не может работать индивидуально, не может постигать тайны мира ради собственного духовного совершенствования. Наука, научная деятельность превратилась в крупное предприятие, объединяющее большое число научных работников; результаты их работы, как правило, оказываются вне их собственного контроля.

Как писал в 1939 году Д.Бернал в своей книге «Социальная функция науки», «Наука перестала быть занятием людей просто жаждущих знаний или гениальных умов, поддерживаемых богатыми меценатами, и стала индустрией, финансируемой крупными промышленными монополиями и государством. Мало-по-малу это изменило характер науки – из индивидуальной она превратилась в коллективную и увеличило значение административного аппарата». Безусловно признавая оригинальность и спонтанность как жизненно важные для науки, Д.Бернал, вместе с тем, подчеркивал, что она должна быть полезной обществу, приложимой к проблемам производства и благосостояния. Полани протестует против подобного положения дел, против «бернализма». Научную деятельность нельзя регулировать «Выражение» «общественный контроль над наукой» бессмысленно. Наука существует лишь в той степени, в какой поиск истины не подвергается общественному контролю. Именно в том заключается свобода науки… Она формирует часть тех свобод, за которые тот, кто имеет понятие об истине и ценит достоинство своей души, сражался с самого начала возникновения общества».

Конечно, познание личностно. Полани прав, критикуя методологию логического позитивизма, отвергающего его объективную реальность, сводящего мир к совокупности фактов, то есть в сущности чувственных данных. Но ведь и он сам по сути отвергает объективную реальность и объективные методы ее исследования. Ученый или ученые выбирают теорию, верят в ее достоверность. Да, вера и знания – проблема реальная. Мы верим показаниям своих органов чувств, доверяем используемым приборам, надеемся, что таким образом все более глубоко проникаем в сущность объективной реальности. Однако, мы постепенно стремимся с помощью практики проверить наши допущения, наши предположения; то, что подтверждается, мы принимаем, то, что не подтверждается, отклоняем. Практика позволяет нам преодолеть риск семантической неопределенности, весьма характерной для личностного знания. Но, очевидно, что движение знания к абсолютной истине осуществляется посредством истин относительных, в которых момент субъективной веры вероятности, гипотетических допущений, конечно же присутствует. Но все дело в том, что Полани моменту веры придает слишком большое значение. Истина по своему содержанию объективна, не зависит от человека; она субъективна лишь по форме выражения. Полани же, критикуя субъективизм и релятивизм, сам все-таки остается на их позициях. Он недооценивает критическую рефлексию, преувеличивая роль субъективных переживаний «Человек знает больше, чем может сказать».